Биография
Основные даты жизни и деятельности К.Д. Ушинского
Даты указаны по старому стилю
1824 г. [по уточненным данным 1823 г.], 19 февраля. К.Д. Ушинский родился в г. Туле.
1835 г. Поступил в третий класс Новгород-Северской гимназии.
1840 г. Принят в число студентов юридического факультета Московского университета.
1844 г. Окончил юридический факультет вторым кандидатом прав.
1844-1846 гг. Готовится к магистерскому экзамену.
1846 г., 2 августа. Занял кафедру по энциклопедии законоведения, истории законодательства и финансовой науки в Ярославском Демидовском лицее.
1848 г., 18 сентября. Выступил на годичном торжественном собрании Ярославского Демидовского лицея с речью “О камеральном образовании”.
1849 г., 15 декабря. Уволен из лицея.
1850 г. Служит чиновником Министерства внутренних дел по департаменту иностранных исповеданий.
1851-1852 гг. Поездка в командировку в Черниговскую губернию. Женитьба на Надежде Семеновне Дорошенко.
1852-1854 гг. Сотрудничество в журнале “Современник”.
1854-1856 гг. Сотрудничество в журнале “Библиотека для чтения”.
1854 г., 1 августа. Уволен из департамента иностранных исповеданий.
1854 г., 4 ноября. Назначен преподавателем словесности и законоведения Гатчинского сиротского института.
1857-1858 гг. В “Журнале для воспитания” напечатаны статьи К.Д. Ушинского “О пользе педагогической литературы”, “О народности в общественном воспитании”, “Три элемента школы” и др.
1859 г. Переведен на должность инспектора классов Воспитательного общества благородных девиц и Санкт-Петербургского Александровского училища (Смольный институт).
1860-1861 гг. Назначен редактором Журнала Министерства народного просвещения. В журнале были помещены статьи К.Д. Ушинского “Труд в его психическом и воспитательном значении”, “О нравственном элементе в воспитании”, “Родное слово” и др.
1861 г. Вышла в свет книга К.Д. Ушинского “Детским ми р и хрестоматия”.
1862 г. Ушинский уволен из Смольного института.
1862 г., июль. Отъезд за границу.
1864 г. Вышли в свет книги К.Д. Ушинского: “Родное слово”, год первый; “Родное слово”, год второй; “Книга для учащих”.
1867 г. Возвращение К.Д. Ушинского из-за границы.
1870 г. Сотрудничество в журнале “Народная школа”. Здесь напечатана статья К.Д. Ушинского “Общий взгляд на возникновение наших народных школ”.
1870 г. Поездка в Крым для поправления здоровья. Участие в работе Учительского съезда в г. Симферополе.
1870 г., июль. Смерть старшего сына Ушинского Павла в имении Богданка Черниговской губернии.
1870 г. Переезд К.Д. Ушинского с семьей в г. Киев. Поездка К.Д. Ушинского в Одессу.
1870 г. В ночь с 21 на 22 декабря в Одессе К.Д. Ушинский скончался на 47 году жизни.
(К.Д. Ушинский в портретах, иллюстрациях, документах: пос. для учителей [и др.] / сост. В.К. Зажурило, ред. и вступит. статья Н. Г. Казанского. Ленинград, 1950. С. 129.)
Становление Педагога
«Отец К.Д. Ушинского – Дмитрий Григорьевич Ушинский – происходил из обедневших дворян. Он воспитывался в Московском университетском пансионе, много лет служил в русской армии, ветеран Отечественной войны 1812 года. За проявленную храбрость в битве под Бородином имел награды. Был преподавателем военного корпуса; в 1820 году по состоянию здоровья ушел в отставку в звании подполковника. Работал служащим в различных учреждениях Тулы, Полтавы, Петербурга, Олонца, Вологды, Новгорода-Северского.
Мать К.Д. Ушинского – Любовь Степановна Ушинская (Капнист) – сама руководила первоначальным обучением сына, пробудив в нем любознательность, пытливость, интерес к чтению. Она умерла, когда Ушинскому было 11 лет. О ней он сохранил на всю жизнь трогательно-нежные воспоминания.» (Константин Дмитриевич Ушинский. 1824-1871 / сост. М.С. Гриценко. Киев, 1974. С. 11.)
«Мне интересно было знать, кто были родители Ушинского и особенно его мать, которая так умела воспитать его.
Будучи с ним хорошо и близко знаком, я однажды поднял этот вопрос и К.Д. сказал мне, когда я несколько раз замечал ему, что мне кажется, будто он польского происхождения:
– Нет, – говорил он, – я хохол: род наш старинный малороссийский, дворянский. Я родился в Туле, в 1824 г. Отец мой, Дм[итрий] Григор[ьевич], получил образование в московском благородном пансионе, был в военной службе, участвовал в войне 1812 года, владел сотней десятин земли и 30-ю крестьянами. Выйдя в отставку, он служил уездным судьей в Новгород-Северском, где я учился в гимназии, жил в подгородной деревне и ежедневно ходил в город на уроки.
Мать его была тоже малороссиянка, по фамилии Капнист (а по первому браку – Гусак) – дочь капиталиста. Под ее исключительным попечением он и учился в родительском доме. К.Д. любил распространяться и восторженно вспоминал родительский дом, где провел молодость.» (Старчевский А. Мои воспоминания о Константине Дмитриевиче Ушинском // Народная школа. 1885. № 1. С. 48.)
«В 1835 году мать его умерла; отец вскоре женился во второй раз, и мальчика отдали в Новгород-Северскую гимназию, прямо в третий класс. Судьба и тут ему улыбнулась. Гимназия оказалась одной из лучших, имея директором известного старого профессора, Ивана Федоровича Тимковского, по словам биографа Ушинского, г. Фролкова, страстно любившего науку и соединявшего в себе юношеские стремления с глубокими религиозными убеждениями. Этот-то педагог-классик, сумевший чтением Библии и разумным изучением Горация, Вергилия, Тацита и Цицерона достичь самого главного в воспитании – вселить в учеников благоговейное уважение к науке и высокое религиозное чувство, на всю жизнь оставил в душе своего воспитанника высокое понятие об истинном педагоге, присутствие которого в школе Ушинский всегда считал делом первой необходимости, без коей воспитание немыслимо. Благодаря этому-то руководителю, ученикам Новгород-Северской гимназии, если и не давалось особенно обширных знаний, но зато внушалось какое-то благоговейное уважение к науке, и не только к ее ученым представителям, но даже и к тем из товарищей, которые с любовью занимались хоть какой-нибудь одной наукой: “таких учеников уважали не только их товарищи, но даже и малыши приготовительного, по-тогдашнему, первого класса”. Этот дух товарищества, при известной свободе, предоставляемой гимназистам, которые все, числом до 400, жили по частным квартирам, – дух, поддерживаемый любовью к гимназии, своему директору и учителям, общие прогулки, чтение и беседы по кружкам немало способствовали также развитию доброго настроения будущего педагога, придававшего большое воспитательное значение развитию его в школе.» (Острогорский В.П. Русские педагогические деятели: Н.И. Пирогов, К.Д. Ушинский, Н.А. Корф. Москва, 1909. С. 43.)
«В самой гимназии тогда никто не жил, кроме двух учителей и трех или четырех стариков-инвалидов, служивших при гимназии сторожами. Все же учебное стадо, и овцы и пастыри, являлось в гимназию два раза в день, утром и вечером, на время уроков, а потом шумно рассеивалось по маленькому, но живописному городку, залитому садами, разбросанному по небольшим горам, прихотливо изрезанных рвами, на красивом берегу Десны. А стадо было не маленькое! В тридцатых годах считалось в Н-ской гимназии, если не ошибаюсь, более четырех сот учеников; а в первейшем классе были даже и ученицы, грязные, оборванные девочки, расплывшиеся теперь донельзя за прилавками Н-ских лавочек. <...> Для бедного городка <...> гимназическое население в четыреста душ было источником главнейших выгод. Не было почти ни одного христианского домика, где бы не жило шести, семи, а иногда и девяти паничей, как звали нас жители Н-а. Шопа, что-то вроде деревянной беседки с претензиями на греческий храм, стоявшая посреди вечно грязной площади, процветала в то время. Торговки в синих халатах и островерхих головных платках, заседавшие на ступенях этого храма, нарочно для гимназистов приготовляли неимоверное количество бубликов, маковников, шишек, орехов, арбузных семечек и прочего лакомого снадобья.
Надзора за квартирной жизнью всего этого огромного количества детей со стороны гимназического начальства не было решительно никакого, если не считать весьма редких и quasi-неожиданных нашествий инспектора на какую-нибудь квартиру, раскурившуюся уже до того, что дым валил из окон, или где (увы!) счеты из винных лавочек оказывались уже слишком длинными. Но осторожные хозяева, боясь потерять квартирантов, устраивали по большей части дело так, что инспектор оставался с носом. <...> В гимназии мы еще подвергались какой-нибудь дисциплине, поддерживаемой палями, стоянием на коленях, или ночевкой в избе сторожа-старика, тершего табак на весь город и готового за гривенник на всякую услугу заключенному; но за стенами гимназии мы решительно предоставлены были самим себе и случаю.
Но после такого описания нашей гимназической жизни вы вправе спросить, что же я нашел в ней хорошего и почему так выгодно отозвался об ее направлении? Но я пишу не похвальную речь Н-ской гимназии, а просто рассказываю нашу гимназическую жизнь с ее светлыми и темными сторонами. Прежде я сам смотрел на нее не совсем благосклонно, но познакомившись впоследствии ближе с настоящими учебными заведениями и в губерниях и в столицах, встречаясь потом в жизни с воспитанниками самых разнообразных заведений и определяя характер общего типа данного им воспитанием, я убедился, что в Н-ской гимназии 30-х годов было действительно много хорошего посреди немалого количества дурного.» (Ушинский К.Д. Материалы для Педагогической антропологии, т. 3, и материалы для биографии. Санкт-Петербург, 1908. С. 6-9.)
«В 1835 году в III класс преобразованной семиклассной гимназии поступил из домашнего приготовления новичок, обративший на себя внимание всего класса как привлекательной наружностью, так и своим почти детским возрастом: ему было неполных 12 лет. Это был наш будущий педагог К.Д. Ушинский, “осушивший детским слезы, ручьями лившиеся в первых рутинных школах”, которого “Родное слово” и “Детский мир” сделались незаменимыми учебниками и в роскошных палатах богача-аристократа, и в курной избе бедняка-крестьянина. <...>
В год поступления Константина Дмитриевича в гимназию почти половина учеников III класса принадлежала, как мы видели, к аборигенам заведения, прошедшим все мытарства поветового училища и попавшим в гимназию совершенно случайно, благодаря лишь введению устава 1828 года. Они представляли своеобразный тип, сходный отчасти с тем, который обрисован Помяловским в “Очерках бурсы”. <...>
На новичка Костю, мальчика женственно-деликатного сложения, всегда чистенько одетого, наши 18-20-летние “молодцы”, с первого же дня его поступления в их общество, посмотрели косо и стали чинить ему разные гадости. Действительно, по своей наружности К.Д. резко отличался от взрослых товарищей и выглядел между ними кровным аристократиком, каким он и был на самом деле. <...>
Надобно знать, что гимназия наша, славившаяся в достопамятное управление ею Тимаковским, за два года директорства Батаровского, который задался несчастной мыслью “вывести тимаковщину”, уже успела пасть во мнении всех университетов, и наших северян стали подвергать вступительному экзамену с большой строгостью, не доверяя гимназической аттестации; но несмотря на то, К.Д. выдержал экзамен [в Московский университет] удовлетворительно.» (Чалый М. Воспоминания // Киевская старина. 1889. Т. 26. № 8. С. 436-437 и 444.)
«Уже во время приемных экзаменов и первых лекций в университете мы все обратили внимание на Ушинского, тогда весьма молодого человека, почти мальчика, с черными выразительными глазами, с умным и чрезвычайно симпатичным лицом, которого живая и бойкая речь с чуть заметным малороссийским акцентом, оригинальные и резкие суждения по поводу университетских лекций, литературных и театральных явлений и всего того, что интересовало наш университетский мир, невольно возбуждали общее сочувствие, какое возбуждает всякий выходящий из ряда обыкновенного молодой человек.» (Рехневский Ю. К.Д. Ушинский // Вестник Европы. 1871. Т. 1. № 2. С. 884.)
«Его превосходительству господину ректору Императорского Московского Университета окончившего курс учения в Новгород-Северской гимназии Константина Ушинского ПРОШЕНИЕ. Окончив курс наук в Новгород-Северской гимназии, желаю для продолжения их поступить в Императорский Московский университет на юридический факультет, а потому прошу Ваше благородие допустить меня к испытанию, принять в число студентов. При сем прошении прилагаю следующие документы: 1) Увольнительное свидетельство из гимназии. 2) Метрическое свидетельство. 3) Копию документа о дворянстве. К сему прошению окончивший курс учения в Новгород-Северской гимназии руку приложил Константин Ушинский. 1840 г. июля 15 дня. Архив Московского государственного университета им. М.В. Ломоносова, опись 1840, дело № 510.» (Константин Дмитриевич Ушинский. 1824-1871 / сост. М.С. Гриценко. Киев, 1974. С. 20.)
«Факультет [юридический Московского университета] в то время, по словам известного историка К.Н. Бестужева-Рюмина (учившегося в 1940-е там же), “давал тон всей умственной жизни русского общества”. <...> Ушинскому повезло попасть в университет в то время, когда в его стенах кипела духовная работа, велись споры, задавались серьезные вопросы и шел поиск ответов на них. Там не просто давали специализированное образование. Там происходил мыслительный процесс, в конечном счете формировавший личность искателя, идеалиста, деятеля на общественном поприще. От студентов впервые ждали не заучивания аксиом, а работы ума, способности к независимым суждениям. Впервые так остро и так многими были осознаны противоречия и “неправды” российского социума. Заговорили о народном благе, народных идеалах. Зарождалось независимое общество. Атмосфера эпохи окрашена возвышенным идеализмом, его носителями были кумиры студентов – профессора Петр Григорьевич Редкин (правовед и философ) и Тимофей Николаевич Грановский (историк). Их боготворили.» (Ермолин Е.А. Константин Дмитриевич Ушинский. Ярославль, 2014. С. 14-15.)
«Вообще, в частном студенческом быту Константин Дмитриевич был совершенный студент-демократ, живший, что называется, душа нараспашку и делившийся с товарищами последним рублем и последней трубкой табаку. <...> Уже тогда Ушинский отличался некоторыми качествами, которые впоследствии наделали ему много врагов и принесли немало огорчений, – именно полнейшей независимостью характера и привычкой высказывать откровенно свои убеждения, невзирая на то, как будет принята эта откровенность.» (Рехневский Ю. К.Д. Ушинский // Вестник Европы. 1871. Т. 1. № 2. С. 887.)
Ярославль
Это город храмового благочестия, храмовых и монастырских святынь, белильных, кожевенных и кирпичных заводов. Здесь есть лицей (о котором речь впереди) и недурная гимназия для мальчиков, есть литературный салон Юлии Жадовской и прокурор-поэт Николай Семенов (к тому же еще ботаник), есть колоритные купцы-краеведы Семен Серебреников и Егор Трехлетов и желчный сатирик Кирилл Доводчиков – первый ярославский бесцензурный, андеграундный поэт.» (Ермолин Е.А. Константин Дмитриевич Ушинский. Ярославль, 2014. С. 6.)
Ярославский Демидовский лицей (1846-1849)
«Ушинский 22 лет назначен был по окончании курса в 1846 г. испр[авляющим] должность профессора на кафедры энциклопедии законоведения, государственных законов и законов казенного управления и финансов. По рассказам бывших в 40 годах студентов лицея, К.Д. Ушинский увлекательно излагал свои лекции по государственному праву, но долго не мог ужиться в лицее при господствовавших тогда в нем формализме и мерах полицейского надзора за преподавателями лицея и перешел на службу в Петербург.» (Щеглов В.Г. Высшее учебное заведение в г. Ярославль имени Демидова в первый век его образования и деятельности (6 июня 1803 – 1903 года): исторический очерк. Ярославль, 1903. С. 145.)
«Существование в Ярославле на волжской Стрелке Демидовского лицея делало город в середине XIX века далеко не последним центром образования в довольно темной тогда стране.
Ярославский лицей был основан в 1803 году на средства горнопромышленника Павла Григорьевича Демидова (1739-1821) под именем Демидовского высших наук училища. Демидов мечтал об университете, но правительство ему этого не разрешило. По уставу 1805 года училище занимало место после университетов. а в 1811 году аттестаты училища были приравнены к аттестатам университетов, так же, как и аттестаты других открытых в это время лицеев (Царскосельского, лицея Безбородко в Нежине, Ришельевского в Одессе, Катковского в Москве).
С 1833 года училище становится трехлетним Демидовским лицеем, готовящим чиновников для гражданской службы. В 1845 году лицей превращен в высшее камеральное училище. Речь по-прежнему шла о подготовке эффективных чиновников-администраторов, специалистов для службы в присутственных местах, палатах, “камерах” – камералистов, – но был сделан еще акцент на знание законодательства. А философию и историю из учебных планов выбросили. <...>
В бытность в лицее Ушинского здесь обучаются 70-100 студентов – юношей 21-22 лет. За счет средств основателя лицей мог содержать 20 студентов. Штат сотрудников лицея составлял 10 человек: директор. законоучитель, шесть профессоров и два лектора. Профессора избирались Московский университетом. Профессора под председательством директора составляли совет, который управлял жизнью лицея.» (Ермолин Е.А. Константин Дмитриевич Ушинский. Ярославль, 2014. С. 11-12.)
«С жаром отдался он новому своему делу. Он много читал, работал, добросовестно подготовлялся к каждой лекции, но вот в чем беда. Едет он на лекцию и обдумывает подробно весь план того, что будет говорить сегодня студентам. Приезжает, подымается на кафедру, начинает первую обдуманную им фразу, как вдруг, благодаря обилию налетевших на него новых мыслей, он меняет весь задуманный план, живо, блестяще заводит речь о том, что совсем не приходило ему в голову раньше, горячо, с увлечением развивает свои оригинальные мысли; увлечение его передается слушателям, и они все, вместе со своим лектором, не слышат звонка, не замечают, что уже настал конец лекции, что уже давно около дверей стоит другой профессор, дожидающийся своей очереди, – и только, когда терпение этого последнего окончательно истощится, и он обратится к Ушинскому с заявлением, что пора кончать, а то он, профессор, уйдет, – Ушинский, немедленно спустившись с облаков своей пламенной фантазии, страшно конфузится, просит извинения и летит стремглав из аудитории, покрываемый громом аплодисментов очарованных его речью студентов.» (Ермилов В.Е. Наш родной учитель (К.Д. Ушинский). Его детство, юность, мечты и труды: биографический очерк. Москва, 1916. С. 27.)
«В его представлении подготовка чиновников представлялась занятием нетривиально творческим. Ведь камеральное образование в конечном счете призвано улучшать людей, будить творческие силы народа. По его плану, основой камерального образования должно служить изучение родины в самом широком смысле, а именно: семьи, общества и вообще всей народной хозяйственной деятельности. Он проштудировал и новейший тогда обширный труд Карла Риттера (1779-1859) “Erdkunde” (“Землеведение”), посвященный роли природных начал в жизни обществ, говорил о проблеме умелого использования богатств природы.
Ушинский заявил себя сторонником правового (а значит, неавторитарного, недеспотического) государства. Для него исключительно важна роль законов в общественной жизни, а также в хозяйственной деятельности государства. Определяя камеральную науку как науку хозяйствования, Ушинский ставил вопрос о развитии камерального, или хозяйственного, права. Кроме того, он указал на необходимость изучения народных юридических понятий в связи со всеми условиями местной жизни.
Произнесенная Ушинским актовая речь являлась фрагментом большого научного труда, опубликованного в 1849 году, который вполне мог быть представлен как магистерская диссертация.» (Ермолин Е.А. Константин Дмитриевич Ушинский. Ярославль, 2014. С. 26.)
«В сентябре 1848 года вышел в отставку директор лицея Петр Владимирович Голохвастов (1803-1887), который благоволил Ушинскому и вообще помогал молодежи. Официально – “по совершенно расстроенному здоровью”, реально – ввиду несогласий с министром народного просвещения графом С.С. Уваровым, подозревавшим его в неблагонадежности. Это был тревожный знак для лицейской молодежи.» (Ермолин Е.А. Константин Дмитриевич Ушинский. Ярославль, 2014. С. 39.)
«После 1846 года в Лицей стали поступать в профессора молодые люди 22-23 лет, которые не признавали в должной степени начальство директора и тем ослабляли его управление и, кроме того, находились со студентами в товарищеских отношениях, отчего и в студентах было ослаблено уважение к начальству и они стали производить шалости, отклонившие дворян и других родителей от отдачи в Лицей своих детей.
Необходимо будет для примеру удалить их Лицея одного из профессоров – того, который будет главной причиной раздора. Дела Демидовского лицея в Архиве Министерства народного просвещения.» (К.Д. Ушинский в портретах, иллюстрациях, документах: пос. для учителей [и др.] / сост. В.К. Зажурило, ред. и вступит. статья Н. Г. Казанского. Ленинград, 1950. С. 37.)
«Я находил в студентах Лицея большое своеволие, а в начальниках их – нечто похожее на потачку, обращение с воспитанниками, так сказать, панибратское, и, что всего нетерпимее, видел в них дух неуважительности к начальству и даже противодействия директору Лицея, г. Тиличеву. Впрочем, отзыв этот до всех и каждого не должен касаться, а следует отнести исключительно к профессорам Ушинскому и Львовскому, которые подали слишком невыгодное о себе понятие за свободу мыслей и передачу оных воспитанникам Лицея. Из донесения товарищу министра народного просвещения 21 декабря 1849 г.» (К.Д. Ушинский в портретах, иллюстрациях, документах: пос. для учителей [и др.] / сост. В.К. Зажурило, ред. и вступит. статья Н. Г. Казанского. Ленинград, 1950. С. 36.)
Санкт-Петербург (1850-1862)
«В то время министерствами внутренних дел и уделов управлял Л.А. Перовский, привлекавший к себе на службу людей науки. У него, в числе начальников отделений и столоначальников, было немало магистров и докторов прав и философии; между прочим к нему поступили на службу некоторые из профессоров Московского университета, оставившие ученую службу после смены попечителя гр. Строганова. Вероятно, при помощи бывших своих профессоров Ушинский определился на службу в департамент иностранных исповеданий. Но к департаментской службе Ушинский, как сам часто говорил, был совершенно неспособен, и, по видимому, он не принимал никакого участия в производстве текущих дел департамента и даже редко туда являлся, занимаясь на дому составлением исторических записок и исполнением других подобного рода поручаемых ему работ.» (Рехневский Ю. К.Д. Ушинский // Вестник Европы. Т. 1. 1871. № 2. С. 889.)
«Департамент духовных дел иностранных вероисповеданий состоял из трех отделений. Первые два занимались делами римско-католического, греко-униатского, армяно-католического, армяно-григорианского и протестантского вероисповеданий, а также религиозной жизнью магометан, евреев и ламитов. В третье отделение поступали “судные дела” из Сената, а также “дела счетные”. Первое и третье отделения имели три “стола” со столоначальником, в третьем было два “стола”. Ушинский, как чиновник десятого класса – коллежский секретарь, поступив в третье отделение департамента, мог рассчитывать на скромную должность помощника столоначальника. Жалованье его составляло всего лишь четыреста рублей в год. <...>
Нервного, впечатлительного Константина Дмитриевича трудно представить себе в огромных казенных помещениях, в канцелярской среде, в “грязной, тесной, душной сфере”, где его заставляла “стонать немилосердная судьба”. Запись в дневнике, помеченная понедельником 19 декабря, сделана им, по-видимому, после первого служебного дня. Она звучит, как крик отчаяния: “Если я не вооружусь твердою волею, то погибну посреди… обломков, сделаюсь пустым человеком, тем более жалким, что воспоминания никогда меня не оставят”. Воспоминания о живой творческой работе, оборвавшейся так внезапно, усиливают мрачное настроение Ушинского. Но он берет себя в руки и заканчивает запись словами: “Снова – самое строгое наблюдение над собой, над своим характером и способностями! Сделать как можно более пользы своему отечеству – вот единственная цель моей жизни…». (Зажурило В.К. Ушинский в Петербурге. Ленинград, 1979. С. 21-23.)
«Работая быстро, легко схватывая суть дела, Ушинский свободное время проводил в читальном зале Публичной библиотеки. Читатели располагались за небольшими столиками, на красных бархатных диванчиках. Здесь было тихо. Он занимался историей, географией, философией, много времени отдавал и более глубокому изучению языков. Константин Дмитриевич прослужил в департаменте около пяти лет, у него была возможность жить своей “внутренней” жизнью.
Но Ушинский рассказывает в дневнике и о тяжелых минутах неудовлетворенности и душевной усталости, когда “иссякает энергия”, когда чувствуется “падение души”: “Неужели я опустел окончательно! Какая-то лихорадочность в моих способностях. Нет, да не будет так! Я верю, что это – только оттого, что последнее время я вот уже около 5-ти месяцев ничем не занимался!” Но он умел преодолевать эти минуты духовной слабости и продолжал занятия, чтобы овладеть, как писала впоследствии его дочь Надежда Константиновна, “ключами от всех сокровищ знания”.» (Зажурило В.К. Ушинский в Петербурге. Ленинград, 1979. С. 24-25.)
Гатчинский сиротский институт (1854-1859)
«Не будучи беллетристом, он не мог рассчитывать на то, чтобы журнальный труд обеспечивал его. Кто же не знает, что за ученые статьи и компиляции не платят столько, как за повести и рассказы. Как человек семейный, он хотел обеспечить себя, не оставляя своих занятий в “Библ. для Чт.”. Покончив с “Современником”, он взял место инспектора Гатчинского сиротского института, рассчитывая на то, что в Гатчине и жить дешевле, чем в Петербурге, и воздух чище, а следовательно для его нежного сложения и слабого здоровья будет лучше; притом место – постоянное, свободным временем можно воспользоваться для литературных работ… и он решился. Его знал бывший министр внутренних дел, граф Ланской. Ушинский пользовался расположением графа, который любил его, принимал всегда охотно, говорил с ним о многом, как с человеком образованным и литератором, и имел к нему полное доверие. Ушинский отправился к нему и заявил, что желал бы поступить на службу в Гатчинский институт, так как там было вакантное место инспектора <...>.» (Старчевский А. Мои воспоминания о Константине Дмитриевиче Ушинском // Народная школа. 1885. № 1. С. 46-47.)
«Другое обстоятельство случайного характера, определившее педагогическую деятельность К.Д. Ушинского, было следующее: редактор “Библиотеки для чтения” Старчевский прислал Ушинскому номера английского журнала “Atheneum” для перевода статей об образовании и воспитании в Америке. Статьи увлекли Ушинского и не замедлили сказаться на нем тем, что решительно определили его судьбу как педагога-реформатора. Сам Ушинский об этом впечатлении говорил так: “Зачем прислали Вы мне статьи об американском воспитании? Вращаясь постоянно в училищном кругозоре, ознакомившись поближе с детьми, которых надо развить, учить и воспитывать, я, по прочтении “Atheneum”, не мог спать несколько ночей! Статьи произвели страшный переворот в моей голове, в моих понятиях, убеждениях. Они подняли в моем уме целый рой вопросов по воспитанию и образованию; навели меня на многие совершенно новые мысли, которые без этих статей, пожалуй, никогда не пришли бы мне в голову. Я не знаю, что я сделаю, что со мной будет, но я решился посвятить себя с этого дня исключительно педагогическим вопросам”. Путь педагога был избран, и чреватая для будущего работа нового реформатора была осуществлена в 15-летней педагогической деятельности и в созданной им самим педагогической системе, с ярко выраженным националистическим характером ее.» (Волкович В.А. Национальный воспитатель Константин Дмитриевич Ушинский (1853-1883). Санкт-Петербург, 1913. С. 84-85.).
«Гатчинский сиротский институт (в прошлом Воспитательный дом) только что отметил свое 50-летие. Это было закрытое среднее учебно-воспитательное заведение, насчитывавшее около 1000 воспитанников и более 70 преподавателей. Среди них замечательные русские педагоги, чьи имена внесены в летопись отечественной педагогической мысли: А.Г. Ободовский, Е.О. Гугель, П.С. Гурьев.
Ушинский начал работу в Гатчинском сиротской институте старшим учителем русской словесности и лишь летом следующего 1855 г. был назначен инспектором классов. <...> Осенью 1855 г. К.Д. Ушинский обнаружил библиотеку своего предшественника, бывшего инспектора классов Е.О. Гугеля. Вероятно, содержимое книжных шкафов Гугеля подвигло его поделиться с читателями мыслями, навеянными педагогической литературой…
Очень вероятно, что Гугель, который вел весь педагогический цикл, включая введение в антропологию и психологию, отобрал самые лучшие книги на русском, немецком, французском языках. Чтение этих книг заставило Ушинского сделать горькое признание: “От скольких ошибок я мог бы быть избавлен, попадись мне эти книги до моего вступления на педагогическое поприще!”
Педагогическая литература, переводная и отечественная, ввела Ушинского в мир идей, до Гатчины мало или почти ему не известных. Учительская, а затем инспекторская работа открыла ему глаза на новую для него действительность, гораздо более сложную, чем там, с которой ему приходилось иметь дело в Ярославском Демидовском лицее. <...>
Именно в Гатчине Ушинский стал педагогом. До этого он был преподавателем (профессором), чиновником, писателем, журналистом, переводчиком. А в “детском городке” Ушинский обрел свое подлинное призвание. Отсюда началось его восхождение на педагогический олимп. Здесь пришла к нему слава русского педагога и детского писателя, рассказы которого вошли в “Детский мир и Хрестоматию”, ставшую образцом учебной книги для чтения в начальных классах <...>.
В Гатчине вполне сложились взгляды Ушинского на отношения между теорией и практикой в воспитании, на роль педагогической литературы в укреплении профессионального самосознания учителя и расширении общественного участия в школьном деле.» (Ушинский [антология] / сост. и автор предисл. П.А. Лебедев. Москва, 1998. С. 9-10.)
Смольный институт (1859-1862)
«Приказом по ведомству императрицы Марии переведен инспектором классов Воспитательного общества благородных девиц и Александровского училища 16 января 1859 г. Из формулярного списка К.Д. Ушинского.» (К.Д. Ушинский в портретах, иллюстрациях, документах: пос. для учителей [и др.] / сост. В.К. Зажурило, ред. и вступит. статья Н. Г. Казанского. Ленинград, 1950. С. 60.)
«Распределение учебных предметов по отдельным классам было обосновано Ушинским на принципе строгой педагогической постепенности, non multum sed multa. Так, в самом низшем, седьмом классе положено было преподавать Закон Божий, русский язык с предметными уроками, французский язык и арифметику; но зато каждый предмет имел много уроков, а чем меньше предметов и чем больше часов на каждый предмет, тем такие предметы легче и основательнее усвояются детьми, особенно малолетними. В VI классе к упомянутым предметам присоединялась география, в V – немецкий язык, в IV – история и естествоведение, в III – физика, во II и I – литература всеобщей и русская.» (Семенов Д. Из пережитого // Русская школа. 1895. № 1. С. 43.)
«Придавая огромное значение воспитанию женщины, которая, в свою очередь, должна сделаться воспитательницей нового поколения, Ушинский отдался делу преобразования Смольного института всей своей душой. <...> Ушинский желал, во-первых, заменить девятилетний курс семилетним; во-вторых, вместо 3 классов устроить 7; в-третьих, сделать новое распределение предметов по классам и, в-четвертых, составить новые программы. <...> Учебный курс Александровского училища был при Ушинском совершенно сравнен с курсом общества благородных девиц.» (Фролков А. К.Д. Ушинский: краткий биографический очерк. Санкт-Петербург, 1881. С. 23-26.)
«<...> От прежнего безжизненного бессодержательного Смольного института осталось лишь одно название: его заменило живое, осмысленное учебное заведение с кипучею образовательно-воспитательскою деятельностью.» (Песковский М.Л. К.Д. Ушинский. Его жизнь и педагогическая деятельность: биографический очерк. Санкт-Петербург, 1893. С. 36.)
«<...> Благодаря энергии и таланту одного человека, в какие-нибудь три года совершенно обновилось и зажило полной жизнью огромное учебное заведение, дотоле замкнутое, рутинное и не возбуждавшее в обществе никакого интереса. Всюду в Петербурге заговорили о Смольном и его необыкновенных учителях; чиновники разных ведомств, многие, просто интересовавшиеся педагогическим делом, нарочно приезжали из города послушать удивительные уроки, особенно в младших классах. Имя Ушинского, преподававшего в институте на обеих половинах педагогику и дидактику, гремело всюду; “Детский мир” сразу сделался классной книгой во всех учебных заведениях; сами ученицы, и большие и маленькие, смотревшие на учение прежде как на противный труд, привязались и к науке, и к учителям, и особенно, к гуманному своему инспектору, в котором не слышали души и они сами, и их благодарные родители; в самых высших сферах пользовался Ушинский величайшим авторитетом, так что ему даже поручено было написать свое мнение о воспитании наследника престола <...>.» (Острогорский В.П. Русские педагогические деятели: Н.И. Пирогов, К.Д. Ушинский, Н.А. Корф. Москва, 1909. С. 56-57.)
«Ушинский явился инициатором постановки как общей программы преподавания, так и распределения предметов по классам. <...> Новые учебные программы у нас проводились в жизнь новыми учителями, выбранными Ушинским, под непосредственным наблюдением и руководством этого величайшего русского педагога. К тому же он сам, своими собственными лекциями, беседами, разговорами, даже своей личностью, преисполненной пламенной, кипучей страстью к общественной просветительской деятельности, производил полный переворот в нашем мировоззрении, поддерживал наше стремление к занятиям и наш необычайный умственный порядок.» (Водовозова Е.Н. На заре жизни: воспоминания Е.Н. Водовозовой. Санкт-Петербург, 1911. С. 396-397.)
«У покойного [Ушинского] бывали так называемые четверги, в которые собирались к нему все друзья и сослуживцы, кто только пожелает. Тогда К.Д. жил в особом небольшом, но уютном флигеле, составлявшем частицу как бы целого городка, носившего общее название “Смольного монастыря”. В карты не играли, но больше толковали о новостях тогдашней литературы, о современных государственных реформах, бывших тогда в полном ходу и одушевляющим образом действовавших в особенности на Ушинского, да и на всех нас; но больше всего говорили и спорили, конечно, о смолянских делах, о программах, методах, о разных педагогических взглядах и системах, которыми в начале 60-х годов интересовалось вообще все образованное русское общество.» (Модзалевский Л. К биографии К.Д. Ушинского (по поводу его биографического очерка) // Кавказ. 1881. № 259. 26 ноября. С. 1.)
«Ушинский смотрел на выбор новых учителей, как на задачу чрезвычайно ответственную: от этого зависела вся будущность обновления преподавания. <...> У Ушинского было много знакомых в учительской среде, но нужных для себя людей он искал всюду. <...> Не стесняясь ни летами, ни дипломами, ни социальным положением, Ушинский приглашал каждого учителя, у которого находил то, что ему было нужно. <...> Из привлеченных им новых преподавателей назову лишь тех, которые так или иначе оставили след в общественной жизни, в преподавании или в литературе: Я.П. Пугачевский, преподаватель физики, Н.И. Раевский, М.И. Семевский, Д.Д. Семенов, Л.Н. Модзалевский, В.И. Водовозов, О.Ф. Миллер, Г.С. Дестунис, молодой священник-академист Головин и др.
Объединив новых учителей в тесный дружеский кружок, всею душою преданный делу обновления преподавания, Ушинский устроил учительские конференции, чего никогда не существовало в стенах Смольного. На них обсуждалось применение новых программ и способов обучения, и делалось это с главной целью установить единство преподавания во всех предметах Здесь же Ушинский давал советы и дела замечания учителям относительно только что прослушанных им лекций и занятий в классе.» (Водовозова Е.Н. На заре жизни: воспоминания Е.Н. Водовозовой. Санкт-Петербург, 1911. С. 397-398.)
«Специальный [педагогический] класс был организован также иначе. Оставшиеся в нем девицы должны были пробыть два года: первый год он назвал теоретическим, второй – практическим. Теоретический год специалистки употребляли на пополнение своего образования чтением, их теоретическое знакомство с педагогикой, дидактикой и методикой и на посещение уроков в младших классах, где они слушали преподавание учителей. В практический год, по проекту Ушинского, специалистки сами должны были заниматься в особом отделении младшего класса под руководством учителей.» (Семенов Д. Из пережитого // Русская школа. 1895. № 1. С. 46.)
«Важнейшей частью реформы Смольного института было создание в нем двухгодичного специального педагогического класса, который заложил твердые основы женского педагогического образования в России и стал моделью для аналогичных классов, открытых позже почти во всех женских гимназиях. Для этих классов Ушинский разработал специальные программы педагогического курса, которые базировались на ведущих идеях и материале его фундаментального труда “Человек как предмет воспитания. Опыт педагогической антропологии”.» (Днепров Э.Д. Ушинский и современность / ГУ ВШЭ. Москва, 2007. С. 82.)
«Новая средняя женская школа, созданная в России в 60–90-х гг. ХIХ века по матрице, намеченной Ушинским, стала одним из ключевых звеньев отечественной системы образования. Она открывала женщинам путь к высшему образованию и одновременно выступала как важнейший фактор развития начальной народной школы, поставляя для нее значительную часть учительских кадров. <...>
Эти три основных отмеченных Ушинским условия развития женского педагогического труда – его законодательное признание, его общественная поддержка и развертывание женского педагогического образования – были реализованы в России в ходе реформы женского образования 1860-х гг. Педагогические классы, созданные по модели Ушинского в средней женской школе и дававшие основательную педагогическую подготовку, получили самую широкую общественную поддержку и в конечном итоге были узаконены Положением о женских гимназиях и прогимназиях 1870 г. Результаты оказались впечатляющими.
Уже в 1880 г. среди учителей сельских начальных народных училищ Европейской России женщины составляли 20 процентов – 4878 человек. Из них выпускниц средних женских учебных заведений было 62,7 процента (3059 человек). Возраст трех четвертей всех учительниц не превышал 25 лет, то есть средняя женская школа была их самым недавним прошлым. К 1911 г. число учительниц начальных народных училищ возросло почти в 20 раз, и они составили 53,8 процента общего количества народных учителей. Иными словами, получив в 1860-х гг. право преподавания в начальной народной школе, выпускницы средних женских учебных заведений через полвека составляли уже свыше половины учительского корпуса этой школы.» (Днепров Э.Д. Ушинский и современность / ГУ ВШЭ. Москва, 2007. С. 89-91.)
«Хотя в это время в классе сидело всего лишь несколько человек, он [К.У.] сказал, что прочтет вступительную лекцию в педагогику.
Он начал ее с того, что доказал всю пошлость, все ничтожество, весь вред, все нравственное убожество наших надежд и несбыточных стремлений к богатству, к нарядам, блестящим балам и светским развлечениям.
– Вы должны, вы обязаны, – говорил он, – зажечь в своем сердце не мечты о светской суете, на что так падки пустые, жалкие создания, а чистый пламень, неутолимую, неугасимую жажду к приобретению знаний и развить в себе, прежде всего, любовь к труду, – без этого жизнь ваша не будет ни достойной уважения, ни счастливой. Труд возвысит ваш ум, облагородит ваше сердце и наглядно покажет вам всю призрачность ваших мечтаний; он даст вам силу забывать горе, тяжелые утраты, лишения и невзгоды, чем так щедро усеян жизненный путь каждого человека, он доставит вам чистое наслаждение, нравственное удовлетворение и сознание, что вы не даром живете на свете.» (Водовозова Е.Н. На заре жизни: воспоминания Е.Н. Водовозовой. Санкт-Петербург, 1911. С. 389.)
“Почетная ссылка” (1862-1867)
«В Совет Воспитательного Общества благородных девиц и Петербургского Александровского училища ПРОШЕНИЕ.
Расстройство здоровья заставляет меня уехать заграницу на продолжительное время, вследствие чего почтительно прошу Совет исходатайствовать мне увольнение от занимаемой должности инспектора классов. Но так как моя семья только в мае месяце отправится заграницу, то прошу покорнейше у Совета позволения остаться ей на казенной, занимаемой мною ныне квартире до конца мая месяца текущего года. Коллежский Советник Константин Ушинский. Марта 2 дня 1862 г.» (К.Д. Ушинский в портретах, иллюстрациях, документах: пос. для учителей [и др.] / сост. В.К. Зажурило, ред. и вступит. статья Н. Г. Казанского. Ленинград, 1950. С. 77.)
«<...> Дела [в Смольном институте] <...> после ухода из “ЖМНПр” и появления в “Современнике” (1861, № 9) отрицательной рецензии на учебник “Детский мир” складывались у Ушинского крайне трудно. Если реорганизация института, несмотря на сопротивление отдельных воспитателей и учителей, проходила довольно успешно, то отношения с начальницей института статс-дамой М.П. Леонтьевой были чрезвычайно натянутой. <...> Личная неприязнь Леонтьевой и ее приверженцев усугублялась прямотой суждений и даже резкостью высказываний Ушинского. Поток жалоб начальнице на несносный характер инспектора не прекращался. Изощреннее остальных оказался законоучитель В.В. Гречулевич, обвинивший Ушинского в распространении безбожия и безнравственности среди воспитанниц. Жалобу передали в Совет воспитательного общества, откуда в начале весны 1862 г. последовало предложение инспектору К.Д. Ушинскому дать объяснение по поводу выдвинутого против него обвинения. Ушинский был потрясен, до глубины души оскорблен столь очевидной ложью. Он оказался сломленным и физически, и душевно.
Еще в 1861 г., после ухода их “ЖМНПр”, Ушинский собирался поехать за границу на лечение. Но неотложные служебные и литературные дела заставляли его отложить поездку. Однако весной 1862 г. <...> он вынужден был подать прошение об увольнении из Смольного института “по расстроенному здоровью”. В Совете института и в Ведомстве нашлись влиятельные сановники, благожелательно относившиеся к Ушинскому. Они перевели его в члены Учебного комитета Ведомства императрицы Марии и отправили в заграничную командировку для изучения постановки женского образования в странах Западной Европы. Таким образом сохранялось жалованье Ушинского, которое вместе с доплатами Мариинского ведомства по командировке позволяло семье жить довольно безбедно.» (Ушинский [антология] / сост. и автор предисл. П.А. Лебедев. Москва, 1998. С. 14-15.)
Минута грусти
Скиталец невольный средь теплых полей,
Грущу я по Родине хладной моей:
По нашим глубоким снегам,
По нашим сосновым лесам,
Прекрасно здесь море и горы чудесны,
И свет здесь прекрасен небесный,
Природа ж куда хороша!
Но стонет и ноет степная душа!
(К.Д. Ушинский (Константин Дмитриевич Ушинский. 1824-1871 / сост. М.С. Гриценко. Киев, 1974. С. 65.)
«С 1862 по 1867 гг. Ушинский находился за границей, приезжая на лето в Петербург. С одной стороны, положение его было весьма хорошим: все материальные заботы о его семье взяла императорская семья, он жил за границей, лечился на лучших курортах Европы вместе с самыми представительными особами России, здесь он несколько раз встречался с императрицей Марией Александровной. Служебные поручения также были не обременительны – задание изучать женское образование было формальным предлогом для лечения. К тому же Ушинский понимал, что с наступлением политических гонений в России ему лучше находиться за границей, будучи не связанным никакими служебными отношениями с Россией.
Однако была и другая сторона. В это время в России уже шла подготовка к реформе образования, а с 1864 года началось и ее осуществление, а Ушинский к тому времени уже был крупнейшим деятелем российского образования, и потому ему было невыносимо трудно оставаться за границей и он рвался на Родину. Но места для Ушинского, равно как и для Пирогова, в России уже не было. Величайшие педагоги мешали российскому чиновничеству.
Единственным выходом в этой ситуации оставалось, находясь за границей, работать для России. Поэтому Ушинский изучает педагогическую систему образования Швейцарии – результатом чего стала его статья “Педагогическая поездка по Швейцарии”, систему образования Германии, Бельгии, Франции, Италии. Результаты этих наблюдений отчасти отражены в его “Отчете о командировке за границу”. <...>
Находясь за границей, Ушинский не только изучал образование европейских стран, но и собирал материал для своего будущего учебника педагогики. Он никогда не порывал с российским образованием, следил за периодикой, писал статьи по наиболее актуальным проблемам российского образования и воспитания: “Чего хотят московские педагоги?”, “Одна из темных сторон германского воспитания”, “Система образования, принятая в наших министерствах – военном и народного просвещения”, “Защитникам классических гимназий”, “О необходимости сделать русские школы русскими”.» (К.Д. Ушинский и русская школа: беседа о великом педагоге / под общ. ред. Е.П. Белозерцева. Москва, 1994. С. 35.)
Последние годы
«К весне 1867 года здоровье Ушинского настолько окрепло, что возвращение в Россию представлялось ему возможным и близким. Тоска по родине и друзьям с каждым годом была мучительнее. В апреле семья Ушинских наконец вернулась в Россию. Проведя лето в Павловске, к осени они перебрались в Петербург.
“Худ ли, хорош Питер, но я с ним сжился сердцем, – признавался Ушинский. По воспоминаниям Старчевского, он “отдавал преимущество одному Петербургу, который любил искренне”. В Петербурге прошли последние годы жизни Ушинского. Друзья и многочисленные знакомые помнят на двери в доме Ожеровского по Большой Московской улице (ныне дом 8) медную табличку со словами: “Константин Дмитриевич Ушинский”.
Ушинскому еще только сорок три года. Вера Константиновна вспоминает, что “отец был полон энергии, поэзии, увеличения тем, что видел вокруг себя”.
Он теперь не занят официальной деятельностью, а погружен в свою внутреннюю жизнь и, что самое важное, может “удовлетворить своей привычке к труду” – какие скромные и какие значительные слова!
“Несмотря на гонения министерства, учебная публика меня полюбила и поставила в положение совершенно независимое”, – писал он, имея в виду успех своих детских книг, ставших главным источником существования для его большой семьи.» (Зажурило В.К. Ушинский в Петербурге. Ленинград, 1979. С. 158-159.)
16 декабря 1868 г. Ушинский также выступает в собрании. Своими глубокими, энциклопедическими знаниями, строгой логикой в рассуждениях, всей теоретической и практической деятельностью, широтой в постановке и освещении вопросов педагог снискал к себе уважение и почет в среде петербургских педагогов. Это отражается и статистикой закрытого баллотирования в С.-Петербургском педагогическом обществе. 13 февраля 1869 г. при выборах в действительные члены общества Ушинский получил 14, то есть максимально возможное количество голосов. 18 февраля того же года при баллотировке в кандидаты на звание членов совета С.-Петербургского педагогического общества педагогу отдано 43 голоса (при максимальном количестве 47).» (Терлецкий В.В. Материалы о деятельности К.Д. Ушинского в С.-Петербургском педагогическом обществе и Литературном фонде // Новое об Ушинском: (исследования и материалы о жизни, деятельности и педагогическом наследстве): межвуз. сборник науч. трудов / отв. ред. А.Н. Иванов; Ярославский гос. пед. ин-т. Ярославль, 1981. С. 81-82.)
К.Д. <...> пожелал, чтобы на Руси осуществилась заветная его мечта насчет обязательного обучения. И вот тут-то снова поднялся спор между учителями и Ушинским насчет обязательного обучения. Спорили об этом и прежде в послеобеденное время на съезде по прочтении той главы, которая в “Русской начальной школе” обозначена так: Поступление учеников в школу”.
К.Д. оспаривал бар[она] Корфа и стал горячо говорить на тему об обязательности обучения. Долго он говорил, и говорил прекрасно. Он говорил, откашливаясь по временам кровью в свой платок и отталкивая от себя руку своего секретаря, который старался удержать от спора и приглашал двинуться в путь-дорогу. А учителя, как на зло, были на этот раз особенно в ударе поспорить с К.Д. Даже у учителей из татар развязался язык.» (Деркачев И. Константин Дмитриевич Ушинский в Симферополе в 1870 году (по личным воспоминаниям) // Русская школа. 1897. № 5-6. С. 37-38.)
«Усиленная деятельность Ушинского в соединении с петербургским климатом снова подорвала его физические силы. Весной 1870 г. он отправился за границу, предполагая на этот раз пробраться прямо в Италию. В Вене он серьезно заболел и пролежал около двух недель. Местная медицинская знаменитость, доктор Школа, посоветовал ему возвратиться в Россию, заехать в Крым и полечиться там кумысом. По Дунаю, через Одессу и Севастополь Ушинский проехал в Крым и поселился в имении иностранца Варле, неподалеку от Бахчисарая, где было только что открыто кумысолечебное заведение. Пробыв в названном имении около месяца и значительно поправив свое здоровье, Ушинский подумал ознакомиться поближе с Крымом и с этой целью предпринял поездку в Симферополь и на Южный берег. В Симферополь Ушинский попал как раз во время съезда народных учителей, которым руководил учитель приготовительного класса Симферопольской гимназии г. Деркачев. <...>
Возвратившись из Бахчисарая, Константин Дмитриевич раза два побывал на занятиях учительского съезда и принимал деятельное участие в прениях учителей, что доставляло последним неописанное удовольствие.» (Фролков А. К.Д. Ушинский: краткий биографический очерк. Санкт-Петербург, 1881. С. 47-49.)
«К конце июня 1870 года Константин Дмитриевич спешил в Богданку, где его ждала семья. Он мечтал обнять своего старшего сына Павла, поехавшего в деревню после окончания гимназии. Но его ожидал страшный удар. Лишь в сентябре у него нашлись силы написать Пугачевскому: “Возвратившись из Крыма в деревню, я застал только в тот день засыпанную могилу. Бедняжка, будучи на охоте, ранил себя смертельно. Под этим ударом здоровье мое окончательно рухнуло, и я не в силах уже воротиться в Петербург”.» (Зажурило В.К. Ушинский в Петербурге. Ленинград, 1979. С. 178-179.)
«Ему хотелось “где-либо свить гнездо семье своей”. О себе он с этого времени перестал заботиться и совершенно примирился с мыслью, что ему долго не прожить. Осенью этого [1870] года он перевез всю семью свою в Киев и двух старших дочерей поместил в Киевский институт. <...>
После некоторого колебания и по настоянию докторов ехать на юг, Константин Дмитриевич [в декабре 1870 г.] отправился в Одессу с двумя меньшими своими сыновьями – Костей и Волей. Простудившись дорогой, он получил в Одессе воспаление легких и немедленно выписал из Киева остальную свою семью. Слабый его организм не в силах был перенести эту тяжелую болезнь, и 21 декабря 1870 года Константин Дмитриевич скончался на 47-м году жизни.» (Фролков А. К.Д. Ушинский: краткий биографический очерк. Санкт-Петербург, 1881. С. 52-53.)
«Никто в Одессе не знал лично Ушинского, но, когда весть о его смерти разнеслась по городу, общее сочувствие к высоким качествам его души и драгоценным трудам на пользу отечественного образования выразилось огромным стечением людей всех сословий, которые пожелали отдать дань глубокого уважения останкам лучшего русского педагога. Мало того, явилось множество лиц, которые хоть как-нибудь старались облегчить горе семьи умершего Ушинского и которые брали на себя все хлопоты по устройству похорон, по перевезению в Киев тела покойного и т.п.” <...>
Тело Ушинского перевезено в Киев и похоронено в Выдубицком монастыре под огромным каштановым деревом, на берегу Днепра. На хартии, украшающей прекрасный надгробный его памятник, написано: “Константин Дмитриевич Ушинский – автор “Детского мира”, “Родного слова” и “Педагогической антропологии”. Умер 21 декабря 1870 года, на 47 году жизни”, а на кресте: “Блаженны мертвые, умирающие о Господе отныне. Ей, глаголет дух, да почиют от трудов своих, дела об их ходят вслед за ними”.» (К.Д. Ушинский и русская школа: беседа о великом педагоге / под общ. ред. Е.П. Белозерцева. Москва, 1994. С. 38-39.)
«Ушинский как свеча горел на работе, а эпоха реформ, как ветер, ускоряла горение этой свечи. Увлечения мыслящего человека связывалась в нем с страстью общественного писателя, с убеждением моралиста, считавшего труд первым долгом и первым счастьем человека. Недаром его любимой фразой было: “Я делаю дело для труда и тружусь для дела”.» (Чернышев В. Разыскания о К.Д. Ушинском // Русская школа. 1912. № 2. С. 25.)